Листопад - Страница 6

Он оглянулся. Лесины щеки горели, как два мака.

– Иди сюда, – подозвал он. – Поздно уже таиться, а пустобрехов слушать и вовсе не след.

Она послушно нагнала его, машинально протянула узкую ладошку… и тут же отдернула, хотя он вовсе не собирался брать ее за руку.

– Вот наш дом, батюшка ведьмарь!

Он мимоходом окинул взглядом недавно подновленный плетень, добротную избу с петушком над крышей, чисто выметенный двор.

– Родичи твои где?

– На ярмарку поехали. Раньше вечера не обернутся.

– Добро. Ну, показывай свой сглаз…

Леся, торопливо упав на колени, пошарила под крыльцом и выудила завернутый в тряпицу залом – три ржаных стебля, скрученные по всей длине и завязанные узлом под самыми колосьями. Ведьмарь еще не прикоснулся к ним, а уже понял – в заломе нет силы. Тот, кто крутил стебли, не шептал над ними наговорных слов, замышляя дурное. Более того – стебли были сплетены уже после молочной спелости колоса, они перегнулись и потрескались, а зерна в них успели выспеть и затвердеть. Заломы же обычно ставились для сглаза урожая, в начале лета, а не перед самой уборкой, что лишало залом не только силы, но и смысла.

Ведьмарь покачал головой. Похоже, Леся стала жертвой дурной шутки. Счастье еще, что только шутки. Он не сказал ей, что хранить под крыльцом настоящие заломы – зазывать беду уже в дом. Ишь, сыскала потайное местечко, дуреха.

– Ты кому-нибудь рассказывала о заломе? – спросил он.

– Жениху, – прошептала она, опуская сызнова набрякшие слезами глаза. Пальцы бездумно отряхивали платье, перепачканное на коленях землей и мелкими щепками.

– Зря, – коротко бросил он.

– Почему? – встрепенулась она и, кажется, впервые посмотрела ему прямо в глаза.

Потому что заломы на полях обычно ставят ведьмари и ведьмы. Потому что теперь, приключись какая беда с Лесей, ее семьей и хозяйством, все шишки посыплются на него.

Он хмыкнул и, не отвечая, пошел к хлевам. Пегий кобель, посаженный на цепь у калитки, молча встал и отошел в сторону, давая ему пройти. Бестолковая курица вывернулась из-под ног и, оголтело квохча, перемахнула через плетень в огород. Леся метнулась было ее выгонять, но ведьмарь по-хозяйски сноровисто отпер хлев, и девушке ничего не оставалось, как войти туда вместе с гостем.

Коровы и овечки сейчас бродили в общем деревенском стаде где-то на пойменных лугах, и лишь больной козел недоверчиво уставился на вошедшего, на всякий случай попятившись в угол тесного закутка. Осмотр не занял много времени.

– Он отравился, но уже поправляется, – непривычно мягко сказал ведьмарь, гладя круторогого, длинномордого козла по раздутому боку. – Чемерица или зверобой, а, возможно, и вороний глаз. Вечером зайдешь ко мне, я дам нужных травок.

– Да эдакой пакости на нашем лугу отродясь не росло! – вырвалось у Леси. Ведьмарь тоже так считал, но вслух сказал:

– Значит, теперь выросло.

– Так меня сглазили? Это правда? – Она так доверчиво смотрела на него своими бездонными васильками, что ему захотелось нагрубить этой дурехе, развернуться и уйти… или прижать к себе, как испуганную кошку, приласкать, пригреть, успокоить, чувствуя, как доверчиво расслабляются под ласкающей рукой напряженные до предела жилы.

– Кому ты нужна, девка? Подшутил кто-то – а ты сразу в рев. Меньше верь приметам, тогда и они над тобой всякую силу утратят. Авось замуж выйдешь – поумнеешь… – Ведьмарь развернулся и ушел, не оглядываясь.

Он знал, что она растерянно смотрит ему вслед, все больше отдаляясь, и злился еще больше, чем когда она увязалась за ним.

***

Долгожданный гриб издалека выделялся на палой желти осинника: большой, яркий, будто покрытый алой глазурью. Мальчик протянул к нему руку… и тут же отдернул, вспомнив, что белые пятнышки на шляпке, к сожалению, делают гриб несъедобным. Интересно, а если их стереть, выйдет ли из мухомора подосиновик? Пока малыш размышлял над этим серьезным вопросом, прибежал рыжий пес, которому большой хозяин строго-настрого наказал следить за маленьким. Подозрительно покрутив носом, шалопутный пес преобразился. Хвост, допрежь гордо закрученный бубликом, вытянулся струной, лапы напряглись, шерсть вздыбилась, а в мохнатом горле заклокотало злобное и вместе с тем испуганное рычание.

Мальчик, наконец, оторвал глаза от красивого, но, увы, вовсе никудышного гриба… и увидел нож. Длинный, охотничий, с рукояткой, оплетенной потертыми кожаными ремешками – черным и коричневым. Нож сидел глубоко в теле пня, на треть лезвия заглоченный узкой щелью, пересекавшей потемневший от дождей спил.

Пес зарычал еще громче, настороженно озираясь по сторонам. Рыжий хвост будто сам собой прижался к животу, зад просел, как у щенка, по недомыслию забредшего в будку большой злой собаки.

Мальчик схватился за нож обеими руками. Попыхтел, подергал. Влез на пень, уперся ногами, пошатал в разные стороны. Подумал – не покричать ли батьке?

И – выдернул.

***

Кошка подорвалась с места и зашипела, глядя сквозь стену. Острые когти, пробив тряпье, впились в некрашеные доски и сразу разжались. Пригладив шерсть, кошка презрительно сощурила желтые глаза, повертелась на месте и, определившись, мягко уронила черное тело на полку.

***

Ведьмарь, неспешно бредущий к дому полями, зашипел и схватился за правый висок, куда словно долбанул с размаху увесистый, тупой вороний клюв. Боль исчезла так же внезапно, как и нахлынула. Опустив руку, ведьмарь медленно, словно на звук, повернулся – и уперся взглядом в дальний, аж за овражками, лес.

Теперь он знал, где искать.